Был у меня приятель. Все звали его Витёк, хотя от роду ему в ту пору было уже лет эдак под пятьдесят. Веселый, сильный, умный мужик, отличный плотник. Правда, зашибал иногда – было такое дело. Ну, да и конченым алкашом его назвать было нельзя, а совсем непьющих плотников – поди поищи нынче на Руси! А вот упрямства был, действительно редкостного. Если что-то втемяшил себе в голову – всё! Никакие аргументы и объяснения там уже не действовали. Только так, и никак иначе. Эта дурацкая упёртость у Витька проявлялось буквально во всем. Ну вот, например, он принципиально отвергал любой электроинструмент и плотничал по-старинке – топором, ножовкой, рубанком. Работу, которую без особого труда можно было сделать за пару часов с помощью цепной пилы и электролобзика, Витёк «мучил» вручную полдня. Широкий в кости, жилистый, очень сильный физически, он мог трудиться без передыху очень долго. Подозреваю, что этот отказ от электроинструмента был для него своего рода куражом: очень немногие люди сегодня способны к столь интенсивной физической работе.
Но уж если Витёк уходил в запой, это тоже было явление, далеко выходящее из ряда вон. Как-то раз он пришел ко мне зимой по снегу босой. Просил двадцать рублей на чекушку самогона, и категорически отказывался обуть мои ботинки: « — Ты чё, Саш? Я тебе разве побирушка? У меня своя обувь есть. Просто захотелось вот так — по холодку босиком…» Зная его упрямство, пришлось пойти на хитрость: двадцатку я ему пообещал, но с условием – тут же обуться. Витёк понял, что ситуация безвыходная. Посмотрел на меня с укоризной, пробормотал « — Эх, люди-люди…», и сел натягивать ботинки. Двадцатку тогда пришлось дать, иначе опять ушел бы босым.
В Церковь Витёк ходить любил, отстаивал длинные службы на Рождество и Пасху, но за праздничную трапезу вместе со всеми почему-то стеснялся садиться, уходил сразу после богослужения. Помню его лицо в храме – напряженное, сосредоточенное. Как будто о чем-то очень важном просил он Бога в душе, о чем-то таком, чего никогда не произносил вслух.
Его мама работала у нас в храме. Она и попросила меня после очередного Витькова запоя взять его с собой подсобником на очередную печку. Несколько раз мы ездили вместе с ним на шабашку в Подмосковье. За работой Витёк много рассказывал про свою нескладную жизнь: в юности занимался спортом, и не каким-нибудь, а пятиборьем, ездил на соревнования. С женой не заладилось – развелись. Был пожарным в военизированной части, потом работал ветеринаром… Два раза по контракту вербовался в армию, служил в знаменитом Московском погранотряде на афганской границе. По типажу Витёк очень напоминал лесковского «Очарованного странника» — такой же чистый, добрый и непутевый русский человек, никак не могущий найти применение своей громадной жизненной силе.
И вот однажды в неладное осеннее утро мне позвонил знакомый, и сказал, что Витёк сгорел. Напился пьяный, и уснул, а дом загорелся. Может – сигарета непотушенная, может – проводка…
Как-то совсем погано мне стало от этого известия. Даже не от того, что погиб Витёк, нет, а от нелепой обыденности этой смерти. Человек с автоматом в руках воевал с душманами на границе, человек бросался с брандспойтом в самое пекло на серьезных пожарах, проваливался в горящие постройки, вырывался из огня, проламывая плечом пылающие доски, и остался жив. А тут – помер, словно последний алкаш, угорел на подожженном окурком матрасе…
Нет, для Витька это была неправильная смерть, не так должен был умереть Очарованный странник, и вся душа моя противилась этой страшной новости.
Как потом выяснилось – не зря. Уже на следующий день я узнал подробности Витьковой гибели. Выпивали они вдвоем с приятелем, потом уснули. Ночью Витёк проснулся и увидел, что дом горит. Грамотный борец с огнем, он перво-наперво выбежал на улицу, постучал к соседям, у которых был телефон, и велел вызывать пожарных. А сам метнулся назад, в горящий дом. Ему кричали – ты куда, сгоришь! Он только отмахнулся: — Вы что, там же человек остался! Вбежал в огонь, и назад уже не вышел. Только вот приятеля-то в горящем доме как раз и не было: оказалось, проспался, чудила, и ушел ночью восвояси. Еще до пожара…
Вот так и погиб Витёк – спасая из огня друга, который в это время мирно дрых у себя дома. Возможно, кто-то сочтет такую смерть нелепой. Но для меня Витёк навсегда останется примером отношения к ближнему, о котором Сам Господь сказал: нет больше той любви как если кто положит душу свою за други своя.
Александр Ткаченко
